http://www.sormovich.nnov.ru/archive/3454/
Клубок голубой шерсти
История, рассказанная четырьмя женщинами.
АННА ВАСИЛЬЕВНА
В нашей семье с незапамятных времен старшей дочери или, если таковой не было, жене старшего сына передавалось по наследству редкое украшение — серьги и кулон из крупных, чистых, нежнейшего оттенка аквамаринов. Не представляю, как удалось сохранить это единственное наше сокровище, эту семейную реликвию, как не сгинула она, как выдержала адское пламя всех войн и революций, не была экспроприирована, реквизирована, конфискована, да просто-напросто украдена в годы репрессий, перестроек и кризисов. Как удалось в страшные голодные годы избежать соблазна продать эти холодные бездушные камни, чтобы накормить родных, спасти детские жизни…
Впрочем, я несколько кривлю душой, когда называю их холодными и бездушными. Каждый, кто хоть раз видел их, прикасался к ним, невольно ощущал их небесно-светлую, излучающую тепло душу. Я окончила школу перед самой войной. Мой отец был хирургом в военно-полевом госпитале, мама — военврачом в санитарном поезде. Я осталась в родном городе одна, окончила краткосрочные курсы медсестер и работала в тыловом госпитале. Перед отъездом мама показала мне, где хранится семейная реликвия, и наказала беречь её, не продавать и не выменивать ни при каких обстоятельствах. И ни в коем случае никому не показывать.
— А еще запомни, на тот случай, если нам больше не доведется увидеться…
— Мамочка, не говори так! — я разрыдалась в ее теплых объятиях.
— Не перебивай, Анечка, а запомни: эта реликвия передается по особым правилам, не мы их установили, не нам и отменять. Я не успела подвергнуть тебя этому испытанию — ты еще слишком юная, да и замуж пока не собираешься, — она пытливо и ласково заглянула мне в глаза. — А вот когда настанет время передать камни твоей дочери или снохе, сделай следующее…
… С каждой очередной партией раненых накатывала новая волна человеческого страдания и боли. Все смешалось как в бесконечной черно-белой ленте кинохроники — присохшие грязные бинты, запах крови и гноя, ампутированные руки и ноги, крики и стоны, горячечный бред и предсмертный хрип. Я приходила в свою холодную комнату, душу согревали редкие письма от родных. Но иногда, в темноте, доставала из заветного места ореховую шкатулочку с фиолетовой муаровой обивкой внутри и вынимала три голубых камушка. Над ними можно было согреть руки, как над тлеющими угольками, они наполняли душу давно забытой радостью. А однажды я уснула, прижав к груди камушки, завернутые в батистовый платочек — утром было такое ощущение, словно на груди у меня спал ласковый теплый котёнок…
В 1944 году я связала свою судьбу с гвардии капитаном Андреем Тарасовым, который залечивал раны в нашем госпитале. В 45-м у нас родился сын Ромка. Война пощадила моих родителей — всё это было настоящим счастьем!
РУСЬКА
Звали меня все по-разному: кто Машенькой, кто Марусей, а сосед-одноклассник — Руськой. С Ромкой Тарасовым мы жили в одном доме, на одной лестничной площадке, учились в одном классе и даже сидели за одной партой. Я чуть ли не с рождения знала, что он влюблён в меня по уши. Все 10 классов покорно таскал мой портфель и не обращал внимания, когда мальчишки дразнили нас «женихом и невестой». В конце концов все к этому так привыкли, что после школы вопрос казался решенным: Ромка — жених, я — невеста, а свадьба — только вопрос времени. Ромка поступил в институт. Я экзамен по русскому завалила, устроилась школу секретарем. Решила, что буду поступать на следующий год, а может, судьба подкинет что-нибудь поинтереснее…
Я чувствовала что Ромкиным родителям, а особенно его маме — тёте Ане я не очень нравилась. Она, как человек воспитанный и интеллигентный, старалась этого не показывать, но я-то всё видела. Тётя Аня обожала мою старшую сестру — Маринку. Они даже похожи были — темноволосые, голубоглазые. Да к тому же спокойные, серьезные — в общем, скучные. А я любила танцы, веселье, шумные компании. Гляну на себя в зеркало — не девчонка, а картинка: карие глаза, светло-русые волнистые волосы, румянец во всю щеку! А фигурка — ну все при мне!
Ромка меня то на каток, то в музей, то на оперу, то (вот тоска-то!) в библиотеку водил. Но моя мама внушала мне, что это очень приличная семья и очень хорошая партия. Чувствую, дело все-таки к свадьбе идет. И еще чувствую: погрустнела моя сестрёнка. Неужели влюблена в Ромку? Он же на целых четыре года моложе, она перестарок для него!
Тут почти в один день случаются сразу два события. Это было дней за десять до Нового года. С утра тетя Аня приносит мне огромный клубок голубой шерсти и говорит:
— Машенька, свяжи себе шапочку, шарф и варежки — используй весь клубок, до последней ниточки.
Я, конечно, спасибо сказала, а сама думаю: вот еще, не хватало спину гнуть и глаза портить! Надо же, чего свекровь будущая удумала! Я стала уговаривать сестру:
— Мариночка, свяжи, пожалуйста, что тебе стоит! Я ведь не умею, все пальцы себе спицами исколю!
Сестра вздохнула, но согласилась, в тот же вечер уселась за вязание, а я побежала с подружкой на танцы. Ромка в тот день был занят, но меня это даже обрадовало — без него я чувствовала себя свободнее.
В тот же вечер я познакомилась с таким чудесным парнем, молодым лейтенантом — Толиком! Я только раз взглянула на него, сразу поняла — это судьба. И закружило нас с ним, и понесло! За неделю знакомства он успел стать для меня дороже и ближе, чем мой «Ромэо» за 19 лет. Ромка, конечно, почувствовал, что со мной что-то творится, что я придумываю всякие отговорки, чтобы избежать встреч. Но меня беспокоило только одно: придется теперь объясняться, оправдываться. А я ужас как этого не люблю! Да и мама моя не будет в восторге: ей так хотелось породниться с «приличной семьей» Тарасовых…
МАРИНА
Ромку я помню практически с пеленок. Мне было четыре года, когда мама и наша соседка тётя Аня в один день принесли из роддома два почти одинаковых «кулька» — мою сестренку Руську и нашего нового соседа — Ромку. Они с самого детства росли вместе, а мне, как старшей, поручали за ними присматривать. Ромка был парнишка серьезный, любил возводить из кубиков высокие башни, а Руська с хохотом из разваливала.
Я сама не помню, когда в него влюбилась. Самой себе было стыдно в этом признаться. Во-первых, разница в возрасте: я в десятом, он — в седьмом, он в десятом, я — на третьем курсе института. Но главное — он влюблен в мою сестру. Хотя в её взаимных чувствах я очень сомневалась…
Подарила как-то Руське тетя Аня голубой шерсти на шапочку и шарфик. Руська, конечно, утруждать себя не захотела, упросила меня сделать работу за неё. Я подобрала узор поинтереснее, после занятий в институте сразу садилась за вязание. Через неделю все было почти готово. Мне оставалось сделать несколько последних петелек, когда в комнату, как свежий весенний ветер, ворвалась моя сияющая сестра и объявила:
— Мы с Толиком расписались! Уезжаем служить в Прибалтику! Ничего мне не говорите, лучше поздравьте — я такая счастливая!
Я выронила недовязанный шарф, бросилась отпаивать маму валериановыми каплями…
Утром молодожены уехали. С Романом Руська решила не прощаться — выяснять отношения, объясняться, извиняться — это всё не в её характере. Объясняться с Ромкой пришлось мне. Он ходил, как потерянный. Мы с ним в те дни много времени провели вместе, бродили по улицам, сверкающим предновогодними витринами, по заснеженному парку. Я понимала, что его нельзя оставлять одного, что ему надо выговориться, и легче всего — со мной, как со старшей сестрой, как с человеком, которого он давно и хорошо знает. Мне казалось, что часть его боли я сумела взять на себя, что смогла ослабить хватку тоски и обиды, которые стискивали его сердце… У меня правило: все дела, начатые в уходящем году, нельзя оставлять на будущий. Утром 31 декабря мой взгляд упал на почти довязанный голубой шарф. Со всеми событиями последней недели я совсем забыла про свое рукоделие. Довязать-то осталось всего рядок петель, да кисточки приделать. Когда нитки кончились, я увидела, что в центре клубка был маленький сверточек в кусочке бархата. Неожиданно из него выпали необыкновенной красоты три голубых камушка. Я бросилась к соседям.
— Тётя Аня — что это?! Это было в клубке…
Я с изумлением увидела на глазах Анны Васильевны слезы, но, как оказалось, это были слезы радости.
— Ну, слава Богу, так всё и должно было случиться, — только и смогла сказать она. А потом подвела меня к зеркалу и заставила примерить эту красоту. В эту минуту в комнату вошел Роман. То, что я увидела в его глазах, заставило мое сердце бешено заколотиться…
Уже потом он признался, что в тот миг словно в первые увидел меня и понял, кого он любил все эти годы. А Анна Васильевна поведала мне семейное предание, что фамильные драгоценности полагалось передавать только таким образом: не из рук в руки, а спрятав его в клубок шерсти. Будущая избранница и владелица этих украшений должна была пройти несложный в общем-то экзамен: проявить мастерство, усердие, старание и терпение. Сама того не ведая, я сдала этот экзамен, как оказалось — самый главный в моей жизни. И мама моя успокоилась — наши семьи все-таки породнились!
ДАША
Я учусь в математической школе. Занимаюсь прыжками в воду. Готовлюсь к поступлению в университет. От компьютера родители меня порой просто силой оттаскивают. Впрочем, у меня с ними хорошие отношения, конфликты возникают только, к примеру, зимой.
— Надень шапку, — говорит мама, — сегодня холодно.
— У меня капюшон, — отвечаю я, и на этом конфликт исчерпывается.
Вот с бабушкой Аней сложнее. Лет с десяти она начала учить меня вязанию. Распустила какой-то старый выцветший голубой шарф, дала мне в руки спицы, и заставляет вывязывать какие-то там «лицевые», «изнаночные» и «с накидом».
— Зачем, — говорю, — и кому это надо? Самовязка сейчас не в моде. Все можно купить в магазине или на вещевом рынке. Не лежит у меня душа к этому рукоделию, способностей не хватает.
Но бабушка упорно продолжает со мной свой «мастер-класс». И что удивительно, родители её молчаливо поддерживают. Не могу понять, зачем мне это надо?
Екатерина МАМОНТОВА
